Персональная страница
Романа Дубровкина

I

Soletto su l'orlo di un lago
che al rosso tramonto riluce,
v'è un uomo col refe e con l'ago
che cuce
tra l'erica bassa.
E cuce; e nel cielo turchino
già ridono l'aspre civette,
e il lago sul capo suo chino
riflette
qualche ala che passa.
E cuce; e i suoi cenci nell'acqua,
trapunta di tacite bolle,
si specchiano, e l'ombra li sciacqua
con murmure molle.

II

Ma in tanto che, ombrato da un velo,
nell'acqua il lavoro suo fiotta,
tra l'urto dei cirri del cielo
s'è rotta
la tenue gugliata.
Egli alza la testa. Il suo filo
s'è rotto; e si sente dai tufi,
dall'inaccessibile asilo
dei gufi,
la morte che fiata.
E piccolo il sole che muore,
gli appare traverso la cruna
dell'ago. Egli dice nel cuore:
- Ti lodo, Fortuna!

III

Nel mondo a te piacque gettare
tuo figlio, terribile e gaia,
siccome al fanciullo, nel mare,
la ghiaia
che sbalzi su l'onde.
Ma tutto m'hai dato a ch'io viva:
la mano, che regge la croce,
il piede, che mai non arriva,
la voce,
cui niuno risponde.
M'hai dato la dolce speranza
che arretra se il cuore si avvia,
l'immemore cuore che avanza
su nave che scìa.

IV

Ho errato seguendo le foglie
che il vento sospinge per gioco,
sostando non più che alle soglie,
per poco,
tra l'ira dei cani.
Ho errato nel mondo sì bello,
seguìto da un cupo latrato,
tendendo all'oblìo del fratello
mutato
le simili mani.
Son giunto: alla tomba; che trova
contigua la querula cuna,
com'onda, ad ogni attimo nuova,
ritrova la duna.

V

Se a me non fu dato vederti
mai, ora non, avida ancora,
tentando le palpebre inerti,
lavora
la cieca pupilla.
Se non mi porgesti né un sorso
di dolce, le fauci inquiete
non m'arde con vano rimorso
la sete
dell'ultima stilla.
Non vidi che nero, non bebbi
che fiele; ma ingrato non sono:
ti lodo per ciò che non ebbi;
che non abbandono.

VI

Non ebbi il superbo banchetto
tra quelli che aspettano al canto
le miche: e né letto né tetto,
tra tanto
di popolo nudo.
Non verso nell'ultimo istante
la lagrima vile a versarsi:
la prima! la sola! E le tante
ch'io sparsi,
con gli occhi le chiudo.
Io nudo, bussando alle porte,
ti dico, nell'ora che imbruna:
Di dolce sol ebbi la morte;
ma tutto è quest'una!

VII

Io t'amo pel freddo e lo stento,
l'insonnia, il digiuno, l'affanno,
cui devo che senza sgomento,
che fanno
ch'esperto io rimuoia.
Io t'amo perch'ora meschino
non chiedo, felice non rendo;
ma stanco del lungo cammino
discendo
senz'onta di gioia;
discendo laggiù tra le grame
mie genti, nel mondo che tace,
tra gli umili morti di fame
che dormono in pace. -

VIII

Su l'orlo d'un lago nei monti,
fra stridulo ansare di grilli,
sul lago in cui, luna che monti,
scintilli,
c'è un nero, c'è un mucchio
di squallidi cenci e di membra,
c'è un uomo con gli occhi rivolti
nel lago, e che attonito sembra
che ascolti
l'eterno risucchio:
e simile a sogno di nulla,
nell'acqua c'è l'ombra sua bruna,
che appena si dondola e culla
nel lume di luna.

<kolonka>

I

Над тихой озерной водой,
Придавленной сизою мглою,
Старик примостился седой
С иглою
И ниткой суровой.
Он шьет, а над лесом впотьмах
Разбуженный ухает филин,
И крыльев зловещий размах
Всесилен
Над бездной багровой.
Он шьет, и в воде пузыри
Вонзаются в пальцы бескровно,
И рубище в блеске зари
Полощется ровно.

II

На озеро дымка легла
И, тучам сырым уступая,
В воде надломилась игла
Тупая,
И лопнула нитка.
И филин ночной в свой черед
Заухал из темного бора,
И понял старик, что умрет,
Что скоро
Окончится пытка.
В игольное видит ушко
Он солнце из дряхлой латуни
И шепчет: «Уйду я легко,
Спасибо Фортуне!

III

Меня в этот мир, в глубину,
Ты бросила, мачеха злая,
Так плоскую гальку в волну,
Играя,
Бросает мальчишка.
Смеялась ты, жизнь мне даря
И руку – с Христовым распятьем,
И голос, взывающий зря
К собратьям,
Не сердце – сердчишко!
Последних надежд лишено,
Светивших ему поначалу,
Качается лодкой оно,
Прибитой к причалу.

IV

А ветер был неудержим,
Гоняя листву по дорогам,
Меня приводил он к чужим
Порогам,
Где, чуткие к стуку,
Собаки, не веря замкам,
На гостя бросались, залаяв,
Напрасно тянул я к рукам
Хозяев
Такую же руку…
Я был и умру голытьбой,
Добравшись до отмели милой,
Где бьет вечно новый прибой
Над люлькой-могилой.

V

Удаче мой лик незнаком,
Но с хриплым от жадности плачем
Сжигать не хочу я зрачком
Незрячим
Бескровные веки.
Была моя жизнь не сладка,
Но вкуса не знал я иного
И не пожалел, что глотка
Хмельного
Не выпью вовеки.
От жёлчи пьянеть – мой удел,
Спасибо за легкую ношу! –
Того, чем, живя, не владел,
Я в мире не брошу.

VI

Подачек с чужого стола
Не ждал я в компании нищей,
И нет у меня ни угла,
Ни пищи,
Ни теплой одежды.
Но смерть я не встречу, как трус,
Впервые за жизнь не заплачу:
Набивший оскомину вкус
Упрячу
За плотные вежды.
В конце отгоревшего дня
Твержу, доходяга пропащий:
«Светило мертво для меня –
Что может быть слаще!»

VII

За то, что захлопнула дверь,
И холод, и голод даруя,
Спасибо! – без страха теперь
Умру я,
К несчастьям приучен.
Взойду на последний порог
Без слез, не молясь и не каясь:
Уставший от стольких дорог,
Спускаюсь,
Стыдом не измучен.
Спускаюсь в могильную тишь
К таким же голодным и сирым:
Ты пасынка, знаю, простишь,
Почившего с миром…»

VIII

Над озером горным закат
Сменяется светом белесым,
И тягостно пенье цикад
Над плесом,
Где ветер колышет
Лохмотьев бесформенный ком
Над белой от лунного блеска
Водой, над седым тростником,
Но плеска
Бродяга не слышит.
Он замер в мечтах ни о чем,
Закрыв равнодушные веки,
Качаемый лунным лучом,
Уснувший навеки. </kolonki>