Персональная страница
Романа Дубровкина

Pèlerin magnifique en palmes de mémoire
(O tes pieds nus sur le blasphème des rouliers!)
Néglige les crachats épars dans le grimoire
Injuste des crapauds qui te sont des souliers.

Enlinceulant ta rose horloge d’existence,
Evoque ton fantôme à la table des fols
Et partage son aigle aux ailes de distance
Afin d’apprivoiser la foi des tournesols.

De là, miséricorde aux bons plis de chaumière
Avec un front de treille et la bouche trémière,
Adopte les vieux loups qui bêlent par les champs.

Et régénère leur prunelle douloureuse
Au diamant qui rit dans la houille des temps
Comme l’agate en fleur d'une chatte amoureuse.

Le ciel enténébré de ses plus tristes hardes
S’accroupit sur le drame universel du pic.
Le violent triangle de l’arme des gardes
A l’air au bout du bois d’une langue d’aspic.

Parmi des clous, entre deux loups à face humaine,
Pantelant ainsi qu’un quartier de venaison
Agonise l’Agneau déchiré par la haine,
Celui-là qui donnait son âme et sa maison.

Jésus bêle un pardon suprême en la tempête
Où ses os fracassés crissent comme un essieu,
Cependant que le sang qui pleure de sa tête
Emperle de corail sa souffrance de Dieu.

Dans le ravin, Judas, crapaud drapé de toiles,
Balance ses remords sous un arbre indulgent,
– Et l’on dit que là-haut sont mortes les étoiles
Pour ne plus ressembler à des pièces d’argent.

Au verbe de Jésus, le cadavre vagit,
Le sépulcre accouchait d'une forme olivâtre
Dont les cils dégrafés versaient des regards d'âtre.
Et la foule, béante, ainsi qu'un boeuf mugit.

– L'aurore courtisait les lys de Béthanie –
Les bras de l'affranchi du manoir sans vantail
Se prirent à tiquer en bras d'épouvantail,
Un grillon fol hantait la mâchoire jaunie

Lazare s'avança, d'une raideur de fer,
Entre son front hideux fanant les jeunes filles
Et le lent bégaiement des pas à ses chevilles.
Tombé du ciel, on l'eût dit monté de l'enfer.

Les arômes, qu'avec leurs larmes solennelles
Sur sa peau ses deux soeurs avaient voulu verser,
Envahissant son odorat, faisaient danser
Des rides sur sa face et gicler ses prunelles,

L.'aquilon répandu des cèdres. de Hébal
Sifflait dans ses cheveux droits ainsi que des chaumes
Et décrochait les vers dont les têtus monômes
Serpentaient dans les plis poudreux du lin tombal.

Une onde qui passait lui jeta la copie
Du corps qui l'habillait sur la terre autrefois.
Il faillit crouler quand, se trouvant sous ses doigts,
Il eut soudain l'éclair d'une Extase tarie.

Puis il sembla traquer un gibier qui jadis
Devait être sa joie. Il téta sa mémoire,
Mais aucun lait ne vint de la mamelle noire.
Dans ses sables humains sombraient les oasis.

Du clocher de son crâne il supplia les cloches,
Mais en vain fut son souhait d'une obole d'airain.
De sa nuque à ses yeux, comme sur un terrain,
Ses longs doigts sarmenteux cognaient tels que des pioches.

La splendeur secouée aux branches du savoir,
Son air d'apothéose et ses tapis d'étoiles,
Les arcanes d'en-haut sucés jusque aux moelles,
Qui donc put annuler cela d'un éteignoir ?

Trahissant la promesse du jeune évangile
Quel triangle lugubre a sur son tronc maudit
Décollé ton .génie, ô Lazare interdit.
Sous le réveil mystérieux de ton argile ?

Enfin qui t'a précipité du bonheur bleu,
L'esprit encore empli de suprêmes délires,
Loin des Anges cueillant des diamants des lyres
Alentour de la barbe admirable de Dieu ?

Un coq scanda son rhume au sortir d'une étable.
Cette flèche de sang creva le songe épais
Du, revenant, sinistre en son drap de décès,
Qui sur le bourg fit choir un oeil épouvantable.

Adossé contre un mur qui buvait des lézards
Il vit au loin grouiller les sordides spectacles
Des vices, commensaux des humains habitacles,
Cauchemars provocants sous l'astre de leurs fards.

Il vit les dents du faix dans le fruit des épaules,
Les lanières zébrant les torses plébéiens,
Le noir cafard sur les socles pharisiens,
D’écarlates empanachant les geôles.

Il vit des coeurs vidés par des pieuvres du dol
L'aloès violant la .brebis de passage,
L'oiseau de liberté plumé dans une cage,
Le devoir aux égouts traîné par le licol.

Il vit se balancer des moissons de ciguës,
Une ruche géante où s’étageait du fiel,
Des crachats ripostés aux dictames du ciel,
Et sur l'espoir fait nain s'affoler des massues.

Son regard terrassé par les rais du soleil,
S’agriffa sur son être et s'embruma de larmes.
Ses veines, gargouillant, l'inondaient de vacarmes.
Une bague de vers l'enserrait à l'orteil.

Soudain il eut le cri du rêveur qui se pique
A la réalité, farouche il s'ébranla,
Le suaire gonflé dans l'espace hurla,
De la bave frangea sa bouche épileptique.

Ramassant des cailloux d'un geste de larron :
«Qui donc m'a réveillé ? rugit-il à la foule
«C'est ce jeune homme, dont la chevelure coule
En flots nazaréens, qui va vers le Cédron»,

Dit un pâtre. A ces mots, Lazare à l'âme douce
Que Marthe et que Marie avaient d'adieux lavé
Fonça, lourd de vengeurs dont il s'était pavé
Dans la sente où coulait la chevelure rousse,

Fit des pas de velours à l'instar des intrus,
A son bras insuffla la rage qui lapide,
Ainsi qu'un chat s'arqua d'une courbe rapide,
Brandilla les cailloux et… reconnut Jésus.

– Le désert s'oubliait dans l'urne des margelles,
La palombe ramait par les ors du matin,
Les coteaux d'Ephraïm bêlaient dans le lointain,
Un paradis montait des fientes de gazelles. –

Alors, incendié de son rôle, couvert
Des yeux du divin Maître, à travers mille lèvres
Chantant gloire, Lazare alla, noble et sans fièvres,
Vers ses soeurs qui riaient près du sépulcre ouvert.

<kolonka>

Скитаясь босиком по линиям ладоней
(О жабьи выпады, о робкие шаги!),
Над лужей памяти, что черных книг бездонней,
Кощунством кучерских плевков пренебреги!

Как розу, замуруй клепсидру жизней полных,
Свой призрак вызволи и подведи к столу
Безумцев, чтоб найти и приручить подсолнух,
Пространство подари загробному орлу.

Потом, сочувствуя лачугам безотрадным,
С губами-мальвами, с надбровьем виноградным,
Отару блеющих волков впусти в сарай.

И взор их возроди, и от потемок спрячь их,
В чернильной тьме времен алмазом заиграй,
Цветком агатовым влюбленных глаз кошачьих.

Угрюмый гурт в пыли небес изнеможенных
Подмял вселенскую трагедию горы,
Трезубцы стражников на древках обожженных,
Как жала аспидов, утроенно остры.

По сторонам креста два волка, два злодея,
И дыры от гвоздей, и тяжкий, частый дых:
Се Агнец мучится, предсмертно холодея,
За то, что привечал и добрых, и худых.

Прощенье высшее под бурей он проблеет,
Костьми, как ржавыми осями, проскрипит,
Крупнее перлов кровь на лбу его алеет,
Позор твой, Господи, ужели не испит?

На укоризненном суку висеть Иуде
Овражной жабою, и звезд на небе нет:
Светила умерли (так говорили люди)
От сходства с пригоршней серебряных монет.

По слову Господа мертвец покинул одр,
Пещера от гнилой избавилась добычи,
Он веки расцепил, и рев пронесся бычий
По обмершей толпе: так встал он, прям и бодр.

Вифания цвела рассветным блеском лилий,
Воскресший выбрался из тьмы и на ходу
Руками замахал, как пугало в саду:
Сверчки под челюстью беднягу обозлили.

От воскового лба до пяток засмердев,
С железным скрежетом спасенный Лазарь плавал,
Как будто не Господь позвал его, а Дьявол,
И в страхе угасал румянец юных дев.

Но перебита вонь потоками елея,
На кожу блёклую пролитого двумя
Благими сестрами: зрачки дрожат дрожмя,
Морщины на лице запрыгали, теплея.

Соломой волосы трепещут на ветру,
Рожденном где-нибудь над кедрами Гевала,
И с погребального сползают покрывала
Клубки червей, в холсте прогрызшие дыру.

Волна, плеща у ног, снимает слепок с тела,
Явившего свою нагую шелуху,
На землю пасть ему пришлось, когда вверху
Внезапно молния блаженства заблестела.

Он радостей былых спешит загнать зверьё
И память теребит, надеясь прежним выжить,
Но из пустых сосцов глотка ему не выжать:
Песком занесены оазисы ее.

У звонниц черепных он меди просит пылко,
Но даже медного не вымолит гроша,
Мотыгами ногтей поля опустоша,
Он борозды ведет с надлобья до затылка.

Так кто же расколол магический сосуд?
Кто истребил покой и блеск апофеозный?
Кто древо знания отверг и полог звездный?
Всю эту красоту чей уничтожил суд?

О Лазарь, отвечай, каким трезубцем страха,
Предав евангельский новорожденный пыл,
От шеи проклятой твой ум отторгнут был
При пробуждении мятущегося праха?

Кто повелел закрыть перед тобой сады
И тень изгнать с небес, где радостью надмирной
Пьянеют ангелы, сбирая жемчуг лирный
С неподражаемой Господней бороды?

Петух у двери в хлев прочистил хрипом горло:
Как сгустком крови, был воскресший оживлен
Крикливым дротиком, пронзившим до пелен,
Чьи взоры Смерть сама над городом простерла.

Спиною прислонясь к саманным кирпичам,
Сквозь сетку ящериц смотрел он на порочный
Безбожный мир, на пир под кровлею непрочной,
На звезды, что сурьму наводят по ночам.

Он видел, как народ бичуют подъяремный,
Как зубьями серпов кромсают мякоть плеч,
И фарисейский вой не мог его отвлечь
От красных виселиц на площади тюремной.

Он видел, что сердца пусты от лживых дел,
Что в клетке ощипать торопятся Свободу,
Что взнузданную честь насильно тянут к броду,
Что кроткой шерстью куст терновый завладел.

Он видел, как растет и зреет в улье-башне
Харкотина, как жёлчь превозмогла бальзам,
Как, подмешав лазурь к цикутиным слезам,
С надеждой-карлицей дреколье водит шашни.

Когтистый взор его под насыпью бровей
Туманился от слез, и луч обыкновенный
Повлек смятение, наполнил плеском вены,
Покуда пальцы ног зудели от червей.

И точно пробудясь от собственного храпа,
Сердит на целый мир, он вскрикнул и потом
В эпилептическом припадке дернул ртом,
Из края савана свернув подобье кляпа.

Булыжник подхватил, лежащий у тропы:
«Кто смел меня будить?» – пророкотал, зверея.
«Вот этот юноша с власами назорея,
Что держит путь в Кедрон», – был голос из толпы.

Пастух ответствовал ему, и Лазарь в мыле
Занес уже кулак для скорого суда.
(Мария с Марфою, прощаясь навсегда,
Укоры совести с души нетленной смыли.)

С кривой усмешкою у вспененного рта
Подкрался бархатно к Иосифову сыну,
Как кот перед прыжком, дугою выгнул спину,
Обломок острый сжал… и вдруг узнал Христа.

Пустыни круглыми колодцами глазели,
Сизели вяхири в предутренней пыли,
И блеял Ефраим отарами вдали,
И счастьем райских кущ дышал помет газелий.

И Лазарь в новом дне провидя Божий перст,
Тысячеустый гимн Спасителю услышал,
Предназначеньем горд, к счастливым сестрам вышел,
Прочь от пещерных стен, где гроб стоял отверст. </kolonki>